Все об аниме Наруто

Я развязываю ленту, удерживающую твои волосы, и бережно распускаю их по плечам, а потом вонзаю катану тебе в грудь и несколько раз её проворачиваю. Ты падаешь на колени и плачешь; я рывком выдёргиваю меч и заношу его над твоей головой, чтобы струйки крови, капающие с идеально начищенного лезвия, падали на твои волосы и текли по ним, сверкая, точно жидкий рубин.

…

Я приглашу художника и заставлю его написать твой портрет: коленопреклонённая поза, слёзы, текущие из несуществующих глаз, лицо, выражающее безграничное смирение и безграничную боль. Когда-нибудь, через много лет, кто-то найдёт это изображение, обманется внешним сходством и влюбится в твой мнимо живой образ, увидев в нём то, чего так не достаёт в реальном любовнике.

…

Я стою и смотрю, как твой брат убивает тебя в лучах предзакатного солнца, вонзая катану в твою грудь и несколько раз её проворачивая. Потом он выдёргивает меч, вытирает его о твои волосы и вкладывает в ножны. Ты падаешь на колени и плачешь.

— Чёрт, — говорит Мадара, не поворачивая ко мне головы. — Я забыл снять с него это хаори, и теперь оно всё в крови. А я хотел оставить его себе.

— Ничего, — я улыбаюсь. — Моя жена отстирает.

…

Я буду любоваться на твой портрет и представлять, как кто-то из «много лет спустя» смотрит на него, истово шепчет ненужные никому другому признания и рассказывает о грандиозных планах, не замечая, что за стеной его любовник трахается с другим, а враги, притворившиеся друзьями, наставниками и помощниками, давно используют его как пешку в своей игре.

…

— Хаширама, ну почему у тебя волосы как волосы, а у меня — непонятно что? — твой звонкий голос разносится по пустым комнатам, никогда раньше не слышавшим ни такого счастливого смеха, ни таких страстных стонов.

Ты сидишь у меня на коленях и перебираешь мои каштановые пряди, я — пытаюсь пригладить твои, непослушные и топорщащиеся на затылке.

— Потому что ты Учиха. Смирись. Единственное, что ты можешь сделать — это отрастить длинные и собирать их в хвост. А вообще, твоему брату не повезло в этом плане куда сильнее.

— Да, но у моего брата нет любовника с намного более красивыми… — ты наклоняешься и скользишь губами по моей шее, — и мягкими волосами…

— Говорю же, что ему не повезло.

Я резко поднимаюсь, подхватываю тебя на руки и несу к постели.

Ты тяжело дышишь, цепляясь за мою шею.

Тебе пятнадцать лет, ты брат моего злейшего врага, получасом ранее я лишил тебя девственности, я никого в жизни не любил так сильно.

— Не больно будет? — спрашиваю я, распахивая твоё небрежно наброшенное на плечи кимоно.

— Нет… — шепчешь ты, извиваясь и запрокидывая голову. — Хочу ещё…

Я тоже.

…

— Хаширама, какого чёрта ты притащил его сюда? — недовольно спрашивает Мадара, поднимая голову с моей груди.

Я запускаю руку в его непослушные волосы и пропускаю между пальцами жёсткие пряди.

— Ты считаешь, что лучше было оставить труп прямо на берегу?

— Мы могли его сжечь!

— И как бы ты потом объяснил всем исчезновение своего брата? Объяви, что на ваш дом было совершено нападение, и он погиб, спасая жизнь главы клана.

— Хорошо, но на кой ляд тебе понадобилось, чтобы он был здесь, когда мы…

Я смеюсь.

— Только не говори, что стесняешься трахаться со мной на глазах у брата. У него нет глаз.

— Он мёртв, недоумок! — шипит Мадара, сжимая коленями мои бёдра.

— К тому же, он мёртв, — соглашаюсь я и резко переворачиваю его, подминая под себя.

…

В тишине леса чирикают птицы, в зелени листьев алеют спелые ягоды.

— Привет, Сенджу Хаширама!.. — я слышу у себя за спиной знакомый весёлый голос, и через секунду чувствую на своих губах сладость малины: видимо, поджидая меня, ты успел вдоволь полакомиться.

Я отстраняюсь, кладу руки тебе на плечи, жадно вглядываюсь в похудевшее, повзрослевшее лицо.

— Ты изменился.

— Да, я отрастил длинные волосы, как ты и советовал, — ты смеёшься.

Мы смотрим друг на друга в течение нескольких минут, а потом ты не выдерживаешь и сжимаешь меня в объятиях, целуешь — исступлённо, страстно, почти отчаянно.

— Целый год… — шепчешь ты, задыхаясь. — Я так скучал, ты просто представить себе не можешь… Я на всё был готов, чтобы увидеть тебя…

— Ты не боялся, что тебе предстоит увидеть меня в бою не на жизнь, а на смерть? — я улыбаюсь и глажу тебя по собранным в хвост волосам. — Не забывай, что наши кланы враждуют.

Ты мотаешь головой.

— Это была бы лучшая смерть!

— Глупый ты, Каэдэ.

Ты замолкаешь, прижимаешься ко мне и перестаёшь шевелиться. А когда поднимаешь голову, я вижу на твоих осунувшихся щеках дорожки от слёз.

— Ну чего ты?

— Не знаю… — ты смотришь на меня умоляюще, широко распахнув большие чёрные глаза, как будто ждёшь, что это я отвечу на свой же вопрос. — Мне отчего-то так страшно все последние дни… И ощущение постоянное, что скоро умру…

— Мы все можем умереть в любой день. Я думал, ты преодолел этот страх ещё в детстве.

— Да, но тут немного другое… — твои губы дрожат, а пальцы комкают ткань моей одежды. — Я… Нет, не смогу объяснить. Но мне бы так хотелось умереть у тебя на руках. Наверное, я бы всё отдал за это.

— Действительно всё?

…

Тишину кладбища не нарушает ни один посторонний шорох; цветы, посаженные на твоей могиле, скоро увянут, не выдержав соседства гигантских дубов, мощнейшие корни которых выпивают из земли все соки.

— Отлично, всё прошло как по маслу, — Мадара смеётся и потирает руки. — Все поверили в легенду с нападением.

Я кладу ладонь на надгробную плиту, и холод, идущий от гладкого камня, успокаивает жар, разгоревшийся в пальцах.

— Не забывай, что теперь за тобой долг, Учиха. Я помог тебе избавиться от брата, и я потребую за это плату.

Он смотрит на меня, прищурив глаза.

— Ублюдок ты, Сенджу.

— Не лучше тебя.

— Ну и чего ты хочешь?

— Союз между кланами.

Теперь он не посмеет отказаться, иначе я расскажу всем правду о том, как именно он заполучил свой Вечный Мангекьо Шаринган.

…

— Это твой долг, Каэдэ.

Я хватаю тебя за запястья, прижимаю к себе, глажу по волосам.

— Зверёныш… — шипит из угла Мадара, перебинтовывая раненую руку.

Ты так отчаянно сопротивлялся, так цеплялся за жизнь, что даже собственный брат не смог с тобой справиться. Я знаю, тебе всего шестнадцать, и ты совсем не хочешь умирать, даже если с детства в тебя вдалбливали, что ты должен быть готов к этому в любую секунду.

— Я не хочу!.. — рыдаешь ты, обмякнув в моих руках.

— А чего ты хочешь? Чтобы я презирал тебя до конца жизни за то, что у тебя не хватило мужества и силы духа пожертвовать собой ради клана?

Ты поднимаешь голову и смотришь на меня с отчаянием.

— Нет… — произносишь ты дрогнувшим, убитым голосом, и я понимаю, что всё кончено.

— Ну так?

Ты плачешь пуще прежнего, но теперь это уже просто предсмертный вой раненого животного, которое понимает, что сбежать не удастся.

— Только… только если это сделаешь ты, — выдыхаешь ты, наконец.

Я вздыхаю с облегчением и целую тебя в губы, краем глаза замечая удивлённый взгляд Мадары.

— Хорошо. Видишь, так будет лучше для всех. Ты же сам говорил, что хочешь этого.

…

Мне нужен твой портрет, Каэдэ, чтобы много лет спустя кто-то полюбил тебя так же безумно и безнадёжно, как ты любил меня, и потерял свою жизнь, свои идеалы и свою веру в тех, в ком не сомневался, так же, как это произошло с тобой.

В глухую полночь цветы на твоей могиле скорбно клонят пожухшие венчики к ещё не успевшей просохнуть после дождя земле.

…

Дует ветер, и солёные морские брызги летят тебе на лицо, смешиваясь со слезами и кровью, текущей из глаз.

Пять минут назад ты метался по берегу в поисках меня, спотыкаясь и падая на колени, поднимаясь и вытягивая вперёд руки, смешной и страшный в своей неуклюжести и диком, непроглядном, невыносимом отчаянии. Но теперь ты, видимо, всё уже понял, и просто стоишь, мелко вздрагивая и качаясь, словно тонкое деревце, попавшее в эпицентр урагана.

— Да какая разница, что ты обещал ему! Он и на человека-то уже не похож. Он спятил, разве не видишь? Это должен сделать именно я, иначе есть риск, что ничего не сработает!..

Я молча киваю и отдаю катану Мадаре.

Он усмехается и идёт к тебе.

Ты вздрагиваешь, услышав шаги, и пятишься — вот только бежать тебе некуда: позади вздымаются гребни волн.

Я держал тебя за руки, чтобы ты не начал инстинктивно сопротивляться в тот момент, когда Мадара забирал твои глаза. Потом мы шли к берегу — ты сам пожелал, чтобы остальное произошло здесь: может быть, просто хотел оттянуть время, а, может, из-за того, что с этим местом у нас связаны особенные воспоминания — и ты так жался ко мне, как ни в одну из наших безумных, страстных ночей. Когда я оттолкнул тебя и пошёл в сторону, ты закричал так сильно, что я подумал: теперь-то точно кто-нибудь услышит и прибежит.

Сейчас ты уже не кричишь.

Я стою и смотрю, как твой брат убивает тебя в лучах предзакатного солнца.

— А ловко у тебя получилось, — усмехается Мадара минуту спустя. — Я вообще не подозревал, что ты с ним знаком.

— Он тоже не подозревал, что я знаком с тобой.

— Ты хитрая змея, Хаширама. Я рад, что не оказался на его месте.

— Ты бы не оказался.

Потому что мне нужен сильный союзник, а не человек, которого я любил больше жизни.

…

Земля пахнет сыростью, земля забивается мне под ногти, земля кишит дождевыми червями. Я выдираю цветы, насаженные несколькими часами ранее, и отшвыриваю их куда-то в сторону; я разгребаю землю и открываю крышку гроба.

Твоё лицо в лунном свете кажется очень красивым — ещё даже красивее, чем обычно. Тряпичная повязка прикрывает пустые глазницы, а белоснежная, шелковистая кожа, которую я так любил целовать, ещё не успела пойти трупными пятнами — портрет выйдет хороший. И я внезапно понимаю, что не смогу доверить его перу никакого художника. Я буду рисовать сам.

Беру тебя на руки, прижимаю к себе и осторожно несу домой.

В эту ночь я одеваю тебя в моё лучшее кимоно, расчёсываю длинные волосы, целую в мёртвые губы и укладываю на свою постель, вложив в руки катану, которой я тебя не убил.

К тому времени, когда небо занимается предрассветным заревом, портрет почти готов.

Я вложил в него всю твою душу, которую ты прежде отдал мне, и человек, которому он достанется, найдёт в нём свою погибель.

…С первыми лучами солнца я последний раз провожу по холсту кистью и отхожу, чтобы полюбоваться.

Потом вынимаю из твоих рук катану и вонзаю её себе в горло.

***

…С первыми лучами солнца я последний раз провожу по холсту кистью и отхожу, чтобы полюбоваться.

— Ну всё? Можно уже шевелиться? — ты смеёшься и расправляешь затёкшие плечи.

— А ты разве уже не пошевелился? — я улыбаюсь.

— Хорошо получилось? — ты подходишь ко мне и пытаешься поглядеть на рисунок, но я внезапно снимаю его с мольберта и разрываю на несколько частей.

Чёрные глаза удивлённо распахиваются — когда ты смотришь на меня так, то выглядишь совсем ребёнком. Я кидаю обрывки рисунка на пол и обхватываю тебя обеими руками, прижимая к себе.

— Хорошо. Но с оригиналом не сравнится.

Ты притворно хмуришь брови.

— Но тогда какого чёрта ты заставил меня всю ночь сидеть без движения?! Мы могли бы заняться и чем-нибудь более… интересным.

— Ничего с тобой за эту ночь не случилось, Каэдэ, — строго говорю я и толкаю тебя к постели. — Что касается «интересного», то у нас, кажется, ещё есть время…

— Не так уж много, — откликаешься ты печально, и я отстраняюсь, чтобы посмотреть тебе в глаза. Ты долго молчишь, а потом внезапно поднимаешь голову и ласково улыбаешься. — Хаширама… Этот союз с моим кланом действительно так для тебя важен?

— Важнее, чем что-либо, — твёрдо говорю я. — От этого зависит будущее всей страны и… смысл моей жизни, наверное. Я должен найти способ убедить твоего брата.

Ты водишь пальцем по моей щеке, а потом внезапно тихо произносишь:

— Я знаю способ.

— Какой же?

— Брату… кое-что нужно от меня. Мадара согласится на союз, если я пообещаю взамен отдать ему то, что он хочет.

Я долго смотрю на тебя, не произнося ни слова.

— Нет. Не надо. Не знаю, чего от тебя хочет Мадара, но мне это не нравится.

Твоё лицо снова освещается улыбкой — снова печальной, но одновременно исполненной глубокого, тихого счастья, от которой все твои черты преображаются.

— Боюсь, от судьбы не уйдёшь. Но это неважно. Не обращай внимания. Лучше скажи… у меня красивые глаза?..

Я смеюсь.

— Тебе не хватает комплиментов, Каэдэ? Очень красивые.

Твои длинные ресницы дрожат, а застывшие в них слезинки сверкают ярче, чем бриллианты.

…

Я убиваю тебя на рассвете, потому что в сиянии восходящего солнца кровь, текущая по иссиня-чёрным волосам, кажется всего лишь отблеском его красноватых лучей.

Я развязываю ленту, удерживающую твои волосы, и бережно распускаю их по плечам, а потом вонзаю катану тебе в грудь и несколько раз её проворачиваю. Ты падаешь на колени; я рывком выдёргиваю меч и отбрасываю его в сторону, чтобы опуститься на землю и прижать тебя к себе.

— Ты будешь меня вспоминать? — шепчешь ты, вздрагивая в моих объятиях.

— Всегда.

— Жалко, что ты тогда порвал рисунок…

— Не жалко. Он мне не нужен.

— Ты подаришь людям счастье? Ты не позволишь тьме окончательно захватить моего брата?..

Я киваю и глажу тебя по волосам.

Даже если у меня и не получится, когда-нибудь, через много лет, кто-то… не потерявший свою жизнь, свои идеалы и свою веру в тех, в ком не сомневался…

…

Есть вещи, которые неизбежны.

Есть выход, который возможен всегда.

КОНЕЦ