| В его снах лепестки роз всегда черного цвета и шершавые на ощупь. Он не чувствует их запаха, но почему-то думает о том, что даже в их искусственной траурности есть что-то невыносимо прекрасное. Солоноватые и теплые капли дождя стекают по его щекам, задерживаются в складках кожи у напряженного рта, склеивают длинные ресницы. Ему нравится стоять здесь, даже если все, что заполняет пространство вплоть до линии горизонта – это черные королевские розы с изящно очерченными головками и заостренными шипами. Когда он шевелит кистью руки, задевая края длинной одежды, ему кажется, что он ощущает само движение потревоженного воздуха. Этот мир – это видение – в его мельчайших оттенках – все, что есть у Каэдэ в последние несколько недель, и если бы у него еще оставались силы в сведенных судорогой, искривленных суставах пальцев, он бы, наверное, вцепился в ускользающую картинку со всем своим отчаянием и страстью. Но единственное, что он может – это только впитывать, запоминать и – дышать. Иногда его картинки покрываются туманной пеленой, иногда – пугают нереалистичной яркостью. Каэдэ хочется ходить по тонкой нити, хочется чувствовать границу между явью и сном, но в глубине души он понимает, что это неосуществимо, и сознательно сглаживает ощущения, не позволяя им достигать того пика, при котором они становятся опасными. Он не может с уверенностью сказать, когда именно в его мире появляется посторонний. Поначалу это присутствие чего-то пульсирующего и горячего интересует его своей новизной, потом – беспокоит неизвестностью, но все же Каэдэ довольно быстро свыкается с ним, не чувствуя опасности. Посторонний окаймляет его картинку языками пламени, придавая ей своеобразную завершенность. Не решаясь подойти к самому краю, Каэдэ ловит себя на желании позвать, окликнуть, и тут же боится нарушить то великое умиротворение, которое может существовать только в мире, где нет людей. Ибо этот посторонний – не человек. И Каэдэ называет его Одинокий Демон. Какое-то время они живут бок о бок, слушая биение сердец и грохот волн, разбивающихся о скалы в новой картинке, которая постепенно вытесняет предыдущую. Каэдэ не знает, какова роль Одинокого Демона в том, что море так величественно и огромно, но понимает, что цвет воды – черный – это работа его собственной кисти. Потом, однажды, ему чудится глухой гортанный рык – и это зов, на который Каэдэ не может не ответить. Говорить на языке слов в нарисованном мире кажется ему глупым и странным, и все же другого способа он не знает. Первые слова, произнесенные им, похожи на звон монеты, упавшей на мраморный пол в огромном и пустом зале. - Я слышу, - шепчет Каэдэ, исполненный внутреннего трепета. «Я слышу», - эхом отдается в закоулках мягкого неба. Демон внимает и ждет. Каэдэ делает шаг вперед, касаясь воздуха кончиками пальцев, и жалеет о том, что в нынешней картинке почти не осталось черных роз, и он не может опереться об их упругие головки. Камень… скользкий. Он вздрагивает прежде, чем успевает понять, что демон говорит с ним каким-то внутренним, слышным лишь одному ему голосом. Камни под ногами и вправду скользкие от воды, а со следующим шагом лицо Каэдэ, перетянутое повязкой, обдает холодными солеными брызгами. Значит, до края осталось совсем чуть-чуть. Иди. Демон подталкивает его словами. Доверять ему – глупость, но все это – картинка, поэтому Каэдэ не боится. Он идет. … - Он не встает и без твоих советов, идиот! Голос Мадары привычно резок и иногда срывается на высокие ноты. Иногда это раздражает слух. - Я лишь сказал, что ему необходим покой. - Покой его ждет в самом ближайшем будущем. Я думал услышать от тебя что-нибудь поинтереснее. Язвительность, презрение. Но Мадара не виноват в том, что относиться к другим свысока стало для него чем-то естественным. - Я пропишу лекарства. Мой помощник принесет их вечером. - Убирайся. «Чего же ты ждешь?» - думает Каэдэ, слыша, как приближаются к кровати шаги босых ног. Одного удара куная было бы достаточно. Ему хочется видеть лицо, а не только ощущать неровное, сбившееся дыхание на своей коже. Мысли этого человека прочитать невозможно, и он – единственный, кто вселяет в Каэдэ страх. - Возможно, завтра, - шепчет он совсем близко, и кто знает, ждет он следующего дня или тоже боится? Вечность в непонимании. Было ли оно иначе? Слушай. Каэдэ прислушивается – и запоздало понимает, что Мадара не единственный в комнате, кроме него. Он должен был раньше почувствовать этот запах – сливовый, чуть приторный и сводящий с ума. Запах его волос. Сенджу Хаширама ничего не говорит, но он стоит недалеко, у левой стены, и по звуку его неровного дыхания Каэдэ чувствует, что тот хочет, действительно хочет что-то сказать. Но проходят долгие секунды, а потом и минуты – одна за другой, а Сенджу молчит и не двигается. Мадара где-то поблизости, ходит и бормочет непонятно что. Странно, что он до сих пор не выставил Хашираму. А может, сейчас это уже просто не имеет значения… Каэдэ хочется протянуть руку, но у него нет сил даже на это. Его губы пересохли и потрескались, веки натирает повязка из слишком уж грубой ткани, а сердце стучит отчаянно и беззвучно, истекая последними каплями пока еще живой крови… …Слушай. Голос Одинокого Демона – единственное, что оживляет эту застывшую картинку. Каждое движение в тишине – словно прикосновение кончиков пальцев к натянутым струнам арфы. Он чувствует их кожей, и всплывающие в голове фрагменты воспоминаний лишь добавляют эмоций, от которых ему хочется убежать. … Часы тикают раздражающе громко, Каэдэ ненавидит длинную вздрагивающую стрелку. Примерно десять минут до того, как за окном прокричат первые петухи. В комнате по-утреннему свежо и невыносимо – горькое чувство, давящее в груди, подступающие к горлу слезы, которых больше нет… - Ты что-то совсем тихий сегодня. Страстный, горячий шепот. - Да нет… - Каэдэ… - Сильный толчок. – Каэдэ… тебе… хорошо? Нет. - Я счастлив… - нежно, насколько хватает сил, ласково. Искренне. Счастье, которое приносит боль. Боль, которая приносит счастье. Десять минут истекут быстро, но кожа хранит воспоминание о рассыпающихся шелковистых волосах Сенджу Хаширамы так же, как сердце сохранит все мольбы и признания, на которые не хватило нескольких мгновений… Помни. Даже если бы он и хотел, то никогда не смог бы забыть. Единственный, кому он был нужен… - Я бы хотел, чтобы все было иначе, Каэдэ… Ты мог бы быть хорошим главой клана, ты мог бы… Ты мог бы? Одинокий Демон не насмехается и не язвит. Он знает ответ и знает то, что Каэдэ ненавидит Сенджу Хашираму за эти слова. Но отчаяние разъедает душу, а Учиха Каэдэ сворачивается клубочком на смятых и влажных простынях и вдыхает запах того, кто приходит, но никогда не остается дольше, чем до утра… … Он благодарен Демону за то, что все дорожки у воды присыпаны галькой. По мелким черным камням неприятно ступать босиком, и все-таки благодаря этому он не теряет ощущения реальности. Иногда Каэдэ останавливается, чтобы нагнуться и ладонью коснуться пены набегающих волн. Вода пузырится меж его пальцев, мочит неподобранные края одежды, брызжет в лицо. Он вдыхает полной грудью и думает, что все, что он унесет с собой, растворится в этой бесконечности, и от него – живого, до боли живого – останется только дымка воспоминаний… - Я и не думал, что от глаз будет столько крови. Черт возьми. Прекрати уже стонать, Каэдэ, ты же сам этого хотел! - Я… я… Прежде, чем придет чернота, нужно пережить не одну ослепительно яркую вспышку - словно тело напоминает, о том, что теперь утеряно навсегда. У Каэдэ кружится голова, когда он стоит на берегу, и картинка получается смазанной и странной. Стекающие по лицу горячие струйки имеют металлический привкус крови, но важно только то, что он боится поднять руки и коснуться того места, где еще минуту назад были его глаза. Бесконечный ужас охватывает его, ужас и дрожь – и кажущаяся покорность есть лишь оцепенение, но Мадара не чувствует этого. Не должен. Жертва не станет напрасной, Мада-чан. Только… Только? Шаринган не сведет с ума Учиха Мадару. Кто-то должен оказаться достаточно сильным, чтобы выстоять. Не ты. Нет, не он. Но понять и принять – все-таки разные вещи. … На самом деле, если бы в его маленьком изменяющемся мире были стены, Каэдэ никогда бы не повесил на них такие картинки. Воспоминания предстают беспорядочной чередой, и в каждом из них есть что-то такое, что заставляет думать, как много времени еще нужно, чтобы… Исправить? Демон подсказывает нужное слово, но он не совсем прав. Каэдэ не знает, как объяснить ему. Как доказать себе. - Нии-сан… Мадара всегда ходит по комнате, когда нервничает. - Как они могли… - яростно шипит он. – Все это – ошибка, мы еще горько пожалеем о том, что связались с проклятым Сенджу! - Но разве не ты говорил, что Сенджу Хаширама – достойный человек? - Когда это я такое говорил?! – взвивается Мадара, ударяет кулаком по столу. – Он ублюдок, но хуже всего наш собственный клан! Смотрят в рот этому самовлюбленному идиоту, как будто своих мозгов нет. - Нии-сан… - Клянусь. Я клянусь тебе, Каэдэ, если он допустит ошибку, я его собственноручно уничтожу! Каэдэ знает, что Мадара расстроен, но знает также, что в его ненависти есть толика уважения. Возможно, никто из клана Учиха не уважает Сенджу Хашираму так, как его вечный соперник Мадара. Но, понимая всю неизбежность и роковую предопределенность этого противостояния, Каэдэ все-таки не видит следующей ступени для них обоих. - Деревня будет называться «Коноха». - Неплохое название. Хочешь знать, войдет ли оно в легенду? Каэдэ вздрагивает от неожиданности, потому что демон не любит произносить длинных фраз, и спотыкается о камень. Он больно ударяется коленом обо что-то, закусывает губу. Нет. Дело не в этом. Нет. - Его предложил Хаширама. Память все еще хранит правильные черты лица лидера клана Сенджу. Чуть нахмуренные брови, острый, орлиный взгляд, тонкие, ровно очерченные губы. Каэдэ не знает, изменит ли длинноволосый Хокаге судьбу этой страны, но ему хочется, чтобы он изменил его собственную жизнь. Но даже вклинившаяся в картинку сухая, жесткая ладонь, касающаяся его лица, ничего не исправит. … Демон преподносит сюрприз, устраивая ураган. Каэдэ не уверен, но чувствует, что Демону это нравится. Видимо, он в своей стихии, потому что в его рычании слышится удовлетворение. Море вздыбливается огромными волнами, небо затянуто черными грозовыми тучами. Наверное, нужно уходить отсюда – все инстинкты, животные и человеческие, настаивают на этом, но Каэдэ понимает, что упустил тот момент, когда утратил контроль над картинками в своем мире. Ты все-таки боишься. Одинокий Демон констатирует это как факт, отпираться нет смысла. - Боюсь, - шепчет Каэдэ, дрожа. - Ты слишком много думаешь, - ласковый голос Хаширамы как музыка для ушей, но от него не делается спокойнее. - Что же еще делать слепому, как не думать? – возражает Каэдэ. - Чувствовать. Мягкие губы накрывают его рот, и Каэдэ чувствует привкус сакэ. Он высвобождается и берет любовника за руку. - Хаширама. Когда я умру… - Когда-нибудь мы все умрем, - прерывает его на полуслове Сенджу. Он не желает слышать возражений. Каэдэ знает, что Шодай боится неотвратимого. Жертва предсказаний и пророчеств, в чем-то он совершенно не похож на воина, и в глубине души Каэдэ думает: это хорошо, что жизнь так недолговечна. Он не увидит конца тех, кто ему дорог, он будет избавлен от этого самого жестокого испытания на стойкость и умение сохранять хладнокровие. А вот Хаширама увидит все – но только дрогнет ли его сердце хоть на мгновение, или все, что было, станет лишь незначительным эпизодом на его трудном пути? Ты ненавидишь его? Каэдэ никогда никого так не любил. Но с замирающим сердцем слушая, как волны бьются, словно взрываясь изнутри круговоротом силы, он никак не может понять, отчего глупое, бесполезное сердце сгорает в агонии и не видит спасения ни в привязанности, ни в братских узах, ни в идеалах, ради которых он отдал все. - Почему, скажи мне? – выкрикивает он срывающимся голосом, боясь, что в такую бурю даже Демон не услышит его. Демон слышит, но ни стоящий у постели Сенджу, ни метающий в стену кунаи Мадара не могут понять. На неподвижную кисть руки падают горячие, обжигающие капли. Каэдэ знает, что они – соленые. Сегодня все будут смотреть на него через закрытые веки. И все-таки тебе не нужно их горе. Каэдэ дрожит. - Я понимаю, что со мной происходит, нии-сан. - Да. - И с самого начала я понимал, что так будет. Не вини себя. - Никогда. Мадара не обнимал его, за исключением этого единственного раза. И из воспоминания выходит неплохая, почти драгоценная картинка. Демон посмеивается. Он будет жить вечно. Каэдэ вздрагивает и поднимает голову. Как? Проклятый ген. Проклятый род. В голосе Демона он не слышит ненависти, лишь констатацию факта. Впрочем, сколько раз уже произносились эти слова? Даже Сенджу говорил так. Каэдэ никогда не считал себя проклятым, не считает и сейчас. С детства внушали ему, что шаринган – великий и бесценный дар, что думать иначе – преступление. Он отдал брату самое дорогое и никогда об этом не жалел. Разве что… - Не понимаю я ваших глупых традиций. Но дело даже не в этом. Мне бы хотелось увидеть твои прекрасные глаза… Он привык читать в них то, что скрывает сердце. Каэдэ прижимает мокрую ладонь к груди. Ветер жестко треплет его густые черные волосы, и он представляет, что соленые брызги – это слезы, которых так не хватает ему сейчас. Раньше он был сильным воином и не позволял себе реветь, но времена меняются, и вот теперь он готов отдать все на свете за возможность нарыдаться, выплакать всю боль, разъедающую его изнутри. Свобода. Свобода – произносит Одинокий Демон, и это то слово, которое вызывает гром и рассекает картинку остриями молний. … - Коноха станет самым сильным из всех Селений. А Страна Огня – величайшей из стран. Когда Хаширама говорит, его голос звенит от гордости. Даже Мадара внимает ему, потому что Коноха – их общая цель. Толпа радостно шумит за окном, вечером ожидается большой праздник, но Каэдэ не идет на него. Он ждет до поздней ночи, а потом, прижатый к постели сильным телом, кусает губы и старается не ненавидеть Коноху за то, что она отнимает у него и Хашираму, и брата – так же, как уже отняла зрение и жизненную силу. - Мы избавим народ от бесконечных распрей, укрепим границы, создадим авторитет Страны Огня на мировой арене. Сенджу увлечен – и счастлив, а Каэдэ задумчиво крутит в пальцах длинный ребристый кулон, который тот постоянно носит на шее. - Какого он цвета? – вдруг спрашивает он, и Хаширама недоуменно поворачивает к нему голову: - Кто – он? - Твой кулон. - Каэдэ! - Сенджу смеется с облегчением. – Какой ты глупый, и задаешь глупые вопросы. Вот послушай-ка лучше, что я расскажу тебе про переговоры с Казекаге… … Ему хочется, чтобы Демон сменил картинку. Все совсем не так, и впервые Каэдэ действительно страшно. Это все твоих рук дело. Демон забавляется. Шаринган – это не только видоизмененный зрачок, Учиха. Его сила у тебя в голове. Каэдэ знает, что это так. Знает с тех самых пор, когда лишился зрения. Но теперь ему нет смысла пользоваться своей способностью иначе. Черный мир, в котором ему хорошо и страшно – последнее прибежище, сотворенное Учихой Каэдэ. Его надежды и врожденная любовь к жизни проросли силуэтами черных роз, острыми гранями камней, шипящей морской пеной. Только так он мог сберечь их от тех, кого любил бесконечно и преданно. Тебе все-таки страшно, малыш. И Каэдэ – сильный воин, маленький ребенок – с трудом сдерживает горестный стон. Если он хотя бы на мгновение пожалеет себя, то не сможет верить в тех, кто, несомненно, заслужил любые жертвы. - Откуда тебе знать, что все твои планы действительно осуществятся? - Я знаю. А ты просто не умеешь смотреть вперед. Хаширама произносит это чрезмерно жестко, но Каэдэ действительно не умеет смотреть вперед с тех пор, как лишился глаз. Будущее умерло для него вместе с последними лучами света. Мадара. Чувствовал ли он то же, когда его мир постепенно погружался во мрак? Каэдэ делает шаг назад и вжимается спиной в холодный камень. Пути к отступлению отрезаны. Остается лишь несколько мгновений. Смотри. … Смотри. Сначала он поражен. Запахи складываются из тысячи кусочков – осколков ощущений, воспоминаний о том, что он когда-то знал. Неразделимые, они как бусинки, нанизанные на тончайшую нить, и он даже боится, что порвет ее, если вдохнет полной грудью. Что бы ни изобрел Одинокий Демон, эта картинка – уже не смазанный рисунок. Это настоящее полотно, и сердце Каэдэ переполняет волнение. Он чувствует, что мир вокруг – это живой мир, сотворенный кем-то другим, дышащий, трепещущий мир, и ему начинает казаться, что он вернулся в прошлое, на несколько лет назад. Пролетающая мимо птица едва не задевает его своим крылом. Каэдэ испуганно отшатывается, слыша шорох крыльев, теряет равновесие и… Смотри. Он смотрит. У домов здесь разноцветные крыши, но причудливая смесь красного, желтого, белого и синего почему-то кажется почти гармоничной. Маленькие, прикрытые ставнями окна, местами – балконы, с развешанным на веревках бельем. Главные дорожки выложены как настоящие мостовые, а по бокам растут зеленые клены… Каэдэ хочется пройтись по аллее в сторону высокого красивого здания округлой формы, стоящего в самом центре, под огромной скалой с изваяниями. Его взгляд скользит по высеченным в камне, таким знакомым чертам, в груди что-то болезненно сжимается. Пересохшие, потрескавшиеся губы сами произносят «Сенджу Хаширама» - и в ту же секунду над ним где-то далеко склоняется человек с длинными мягкими волосами, но Каэдэ не видит и не чувствует его, в то время как здесь – здесь у него есть зрение. Человек, чей лик украшает скалу, на много лет старше, чем тот, которым помнил его Каэдэ; у него более суровый взгляд. А рядом – Каэдэ знает и его, этого красивого светловолосого мальчика, вечно ошивавшегося в имении Сенджу. Младший брат. Нидайме, - подсказывает Демон. Слово звучит едва слышно - а у Каэдэ все сжимается внутри. Что это за чертова сказка, придуманная вместо очередной картинки, в которой он искал успокоения?! Демон обманул его, обманул и сжег то, чем он дорожил, чтобы окунуть его в этот мир невозможного безумия! Каэдэ смотрит на изваяния неизвестных ему людей, боясь задать вопрос: кто они? Что все это значит? Демон смеется и ничего не говорит. Осознание приходит само. И тогда единственное, что остается – это вопрос: Зачем?! Смотри, - повторяет Демон в очередной раз. … По улицам новоявленной Конохи ходят люди. Они очень разные, но в большинстве так или иначе можно узнать шиноби – по пристегнутым к бедру сумкам с кунаями и шурикенами, по одежде джоунинов, но чаще – по движениям, отчетливо выдающим натренированные мышцы, ловкость и силу. Этих людей здесь удивительно много, но и расширившиеся границы Конохи можно обозреть только с высоты. Ноги сами ведут Каэдэ вниз по узкой тропинке, и он запоздало понимает, что только что стоял на каком-то холме. Он продирается через заросли кустарника, уверенно рассекая ветки кунаем. Каэдэ страшно: руки действуют по собственной воле, их пальцы чуть более длинные и тонкие, чем те, к которым он привык. Не думай об этом, - немного лениво просит Демон, как будто утомленный его переживаниями. По сути, он прав. Думать о пальцах, когда глаза снова видят, когда глаза снова есть – верх глупости. Каэдэ удивленно озирается по сторонам, входя в великолепные ворота. Сидящие на страже шиноби пропускают его, не сказав ни слова, лишь один из них слегка кивает головой в приветствии. Каэдэ быстрым шагом идет по булыжной мостовой. Улыбающиеся лица – это то, от чего он отвык. Чего не видел, кажется, много лет. Мужчины клана Учиха – воины; они не улыбаются, а только громко гогочут на бесконечных попойках, следующих за очередной победой. Что до женщин клана Учиха – в его понимании они были никчемными существами: Каэдэ приучили относиться к ним свысока и не воспринимать всерьез. Сенджу казались иными, но Каэдэ знал очень немногих Сенджу. Лицо Хаширамы чаще было строгим, чем нежным. Но эта Коноха полна улыбок. Здесь много маленьких детей, - удивительно много для военной деревни шиноби! Стайками они идут за своими учителями, и в их радостных визгах слышится столько счастья… Каэдэ хочется остановиться, подозвать к себе какого-нибудь мальчишку и спросить: почему все… так? Разве сражения ушли из этого мира? Разве люди научились обходиться без кровавых жертв, научились не отнимать у других то, что дорого? Нет, - отвечает ему Демон. Ничего не изменилось – и все стало совершенно иным. Это закон жизни. Каэдэ просто еще не успел узнать ее законов. Как и саму жизнь. Он идет по улице и чувствует, что к горлу подступает ком. С каждым шагом становится все труднее дышать – возможно, оттого, как много персонажей в этой картине, преподнесенной ему Демоном, какие они яркие, живые, настоящие – как много времени у них, тогда как у него… Каэдэ не позволяет себе этой жалости, а Хаширама и Мадара… Они всего лишь получили то, что хотели. Их желания сбылись, и цена не имеет значения. - Ты неправа, Сакура-чан. Ответить на вызов – не всегда означает ввязаться в серьезную схватку, и уж тем более, в войну. Но в Конохе нет трусов, и мы докажем это тем, кто считает иначе. Тело само оборачивается на голос, почему-то кажущийся знакомым. В открытой закусочной сидят только двое. Мужчина, чье лицо скрывают светлые волосы, низко склонился над тарелкой и что-то воодушевленно из нее прихлебывает. - Это глупо, - возражает ему девушка в красно-розовом платье. – Ты постоянно рискуешь, и рискуешь в первую очередь собой. Хокаге должен распределять шиноби на миссии, а не ходить на них сам. - Я не хожу на миссии, Сакура-чан, - отвечает блондин, ни на секунду не прекращая поглощать еду. – Но прятаться от ответственности недостойно шиноби. Если я знаю, что где-то могу помочь избежать ненужных жертв – что же, мне сидеть в резиденции, разбирая бумажки? - Такова уж судьба Хокаге. Ты сам знал, на что идешь, это был твой выбор. Блондин резко вскидывает голову, отбрасывая назад волосы. Ясные голубые глаза сияют решимостью и силой. - Выбор между чем и чем? – спрашивает он. – Я ничего не выбирал, и ты знаешь, как я это ненавижу. Я следовал тому, что подсказывало сердце, потому что знал, что это – правильно. И если завтра я почувствую, что подставить свою голову будет правильнее, чем отправить на миссию неопытного мальчишку, которых у нас сейчас пруд пруди, я так и сделаю. - Конохе не будет лучше, если ее Хокаге сдохнет на какой-нибудь бессмысленной войне! – рявкает розоволосая девушка и с неожиданной для нее силой бьет кулаком по столу. Стены закусочной слегка сотрясаются, но молодой мужчина и бровью не ведет. - А ты думаешь, ей будет лучше, если Хокаге превратится в человека, пренебрегающего честностью и справедливостью?.. Каэдэ осторожно подходит ближе, стараясь не быть замеченным, и становится у стены слева, скрываясь в тени. Его сердце трепещет. Голубые глаза этого человека достойны того, чтобы сотворить из них отдельную картинку. Небо. Залитое солнцем небо. Каэдэ не знает, почему взгляд светловолосого мужчины кажется ему таким пленительным. Возможно, потому что в нем сияет… … мечта?.. Этот человек совершенно не похож на Хокаге - по крайней мере, на того Хокаге, которого он знает. Сенджу Хаширама сильнее и суровее, в его глазах – мудрость. И Каэдэ становится смешно при мысли о том, что сказали бы лидер Сенджу и уж тем более Мадара об этом экспрессивном блондине. Значит, вот к чему все придет… Красная шляпа Хокаге лежит на столе, рядом со второй тарелкой, от которой поднимается ароматный дымок. Белое одеяние небрежно наброшено на плечи. Он?... Рокудайме, - насмешливо подсказывает Демон. - И плевать я хотел на то, чем, в понимании общественности, должен заниматься Хокаге, - вдруг весело замечает мужчина, вальяжно облокачиваясь локтем о стол и чуть откидываясь назад. – Феодал уже махнул на меня рукой, потому что спорить бесполезно. Я не собираюсь жить по бумажке. - То есть? – хмурится девушка. Он устремляет на нее уверенный взгляд. - Шиноби умирают для того, чтобы те, кто им дорог, могли жить счастливо. Это наш долг, но также и наша судьба, в которую мы верим и которой, черт подери, можем гордиться. Ради Конохи уже было принесено немало жертв, и они не будут напрасными. - Но какое это имеет отношение к… - Я не люблю разводить ненужный пафос, Сакура-чан, - прерывает он ее на полуслове. – Но защищать эту страну и этих людей – в этом моя жизнь. Не потому, что я отказался от чего-то ради возможности стать Хокаге, и не потому, что я весь из себя такой хороший. Просто… оно так, как есть. И я еще ни разу не пожалел об этом. Мужчина что-то продолжает говорить, не забывая подхватывать палочками еду из тарелки, но Каэдэ уже не слышит его. Все, что он видит, - это покачивающийся на его шее кулон на простом черном шнурке. Кулон, который переливается зеленым и голубым, отражая в себе солнечные блики. Каэдэ узнает его продолговатую форму. Он почти ощущает, как пальцы касаются его гладких граней. «Тебе было бы сложно описать мне все его оттенки, Сенджу Хаширама», - думает Каэдэ, чувствуя, как предательски дрожат губы. Ради Конохи уже было принесено немало жертв, и они не будут напрасными. Демон эхом повторяет слова Рокудайме, а Учиха Каэдэ изо всех сил вцепляется в край стены, чтобы не упасть. Он никогда не считал это жертвой. Нет. Считал. Но не позволял себе думать об этом, потому что такие мысли слабы и недостойны. Потому что умереть и знать, что умрешь, - не одно и то же. Иногда, долгими ночами, когда все спали, Каэдэ сидел в тишине на своей кровати и отсчитывал секунды. Часы мерно тикали, унося с собой время, а со временем - и его никчемную жизнь. Он впадал в оцепенение и ступор, пытаясь провалиться в кому. Он метался и выл, осознавая собственную беспомощность, равно как и то, что должен любить тех, кто отнял у него все. «За что?!» - хотелось выкрикнуть ему. «Почему я?..» Шиноби умирают для того, чтобы те, кто им дорог, могли жить счастливо. - Это дерьмовая философия, Наруто, - со вздохом замечает розоволосая куноичи. – Есть в ней какая-то обреченность что ли… - Получить в грудь кунаем – не самая страшная судьба, - фыркает блондин, пододвигая к себе новую порцию. Да. Каэдэ знает, что все может быть гораздо хуже. Но.. - Просто… я волнуюсь за тебя, - качает головой девушка, а на губах мужчины расцветает улыбка. - А я волнуюсь за них, Сакура-чан, - вдруг просто говорит он, указывая головой на улицу. – Оглянись по сторонам. Разве люди не заслуживают того, чтобы оберегать их? Ты ведь сама этим и занимаешься, - добавляет он с весельем в голосе. - Наруто… Наруто. Странный, непонятный, ни на кого не похожий… Ветер приносит запахи хвои и древесной смолы, и у Каэдэ кружится голова. Там - там его тело начинает цепенеть, а в комнате царит гробовая тишина, свет потушен – весь, кроме единственной свечи в изголовье. Рядом с постелью кто-то есть, и, возможно, эти люди испытывают смутное сожаление или даже печаль. Возможно, Сенджу Хаширама прикажет посадить на его могиле белые лилии, и их большие точеные цветки будут похожи на лебедей, плывущих по травяной зелени. Возможно, кровавые дорожки слез еще долго не смоются с бледного осунувшегося лица Учиха Мадары. Но все, чего хочет Каэдэ – это чтобы жесткая загорелая рука человека с голубыми глазами сжала его пальцы и наделила силой принять свой путь, каким бы несправедливым он ни был. Это наш долг, но также и наша судьба, в которую мы верим и которой, черт подери, можем гордиться… Оглянись по сторонам… Каэдэ смотрит – смотрит на улыбающиеся лица детей, пробегающих мимо, смотрит на сочную листву, покрывающую вековые деревья, на кружащихся в лазури неба белых птиц – смотрит до тех пор, пока в уголках глаз не начинает щипать. Он щурится, пытается утереть слезы рукавом, но вдруг понимает, что действительно плачет – и тогда последние силы оставляют его. … Он стоит на четвереньках посреди бескрайней пустыни и отчаянно рыдает, захлебываясь в слезах. Его пальцы увязают в горячем песке, колени саднит от боли, в горле противно першит – но Каэдэ плачет и плачет, ничего не замечая, кроме собственной удушающей боли, так долго сдерживаемой и, наконец-то, вырвавшейся из самой глубины сердца. Вереница образов скользит в его памяти, а вместе с ними - все те потаенные мечты, которым теперь уже никогда, никогда не суждено исполниться… - Наруто, Наруто, Наруто!.. – кричит он, словно в этом имени кроется какое-то спасение и сила, но это лишь набор звуков, и в последней картинке нет человека с ясным взглядом голубых глаз, есть лишь призрачное воспоминание о его улыбке, таящей в себе легкую горечь и понимание. Что-то неизвестное подталкивает Каэдэ, заставляя уходить. Что-то такое, чьему зову нельзя противиться. Ему страшно, и поэтому – Наруто, Наруто! – слезы капают, оставляя кровавые следы на песке, и дрожат искусанные губы…. Идем, - зовет его тихий голос. Демон полыхает оранжевым заревом. Последний, кто остается рядом. Знаешь, я ведь враг всего вашего клана, - почему-то говорит он. Каэдэ изумленно поднимает голову, уставившись в горизонт пустыми глазницами. - Тогда… зачем? Зачем?... Все Учихи слепы, - после минутного молчания выдыхает Демон. – Могу же я показать правду единственному зрячему среди них? Каэдэ вздрагивает. Да. Шиноби умирают для того, чтобы те, кто им дорог, могли жить счастливо. Он сможет. Сможет. Ради этого будущего. … Когда солнце склоняется над землей, на горячем песке все еще видны следы босых ног, уходящие по направлению к закату. - Не отпускай свое голубое небо, Учиха Каэдэ, - насмешливо, но беззлобно говорит Девятихвостый Демон. В его глазах горит алое пламя. … - Черт, Саске! – Узумаки Наруто, Рокудайме Хокаге, едва не подавившись третьей порцией рамена, в ярости оборачивается. – И долго ты тут стоишь? Подслушиваешь наш разговор с Сакурой-чан?! Какого… Саске? Бледные щеки блестят в свете солнечных лучей. - Саске… ты плачешь?! В зелени травы распускаются красивые белые лилии. Конец
| 
